…Give me your tired, your poor.

Your huddled masses yearning to breahe free,

The wretched refuse of your teeming shore.

Send these’ the homeless, tempest-tost to me,

I lift my lamp beside the golden door.

…А мне отдайте из глубин бездонных

Своих изгоев, люд забитый свой,

Пошлите мне отверженны, бездомных,

Я им свечу у двери золотой.

Echoes

Эхо (подстрочник)

Late-born and woman-souled I dare not hope,

Поздно рожденная и с женской душой я не осмеливаюсь надеяться,

The freshness of the elder lays, the might

Что свежесть старых песен, сила

Of manly, modern passion shall alight

Мужественных, современная страсть откроют

Upon my Muse’s lips, nor may I cope

Уста моей Музы, и я, возможно, не справлюсь,

(Who veiled and screened by womanhood must grope)

(Прикрываясь своей женственностью),

With the world’s strong-armed warriors and recite

С до зубов вооруженными воинами и не смогу описать

The dangers, wounds, and triumphs of the fight;

Опасности, поражения этой борьбы и ее победы,

Twanging the full-stringed lyre through all its scope.

В полную силу играя на многострунной лире.

But if thou ever in some lake-floored cave

Но если ты когда-нибудь на озере, скрытом в пещере,

O’erbrowed by rocks a wild voice wooed and heard,

Обрамленном скалами, услышишь громкий голос,

Answering at once from heaven and earth and wave,

Исходящий сразу из небес, земли и волн,

Lending elf-music to thy harshest word,

Превращая в музыку эльфов твое самое грубое слово,

Misprize thou not these echoes that belong

Правильно оценивай эти звуки, принадлежащие

To one in love with solitude and song.

Той, которая влюблена в одиночество и песню.

At the Jewish Synagogue at Newport

В Синагоге Ньюпорта (Перевод В. Лазарисa)

Here, where the noises of the busy town,

The ocean’s plunge and roar can enter not,

We stand and gaze around with tearful awe,

And muse upon the consecrated spot.

Здесь, где не слышно городского шума,

Куда не входит океанский рев,

В слезах стоим и с тягостною думой

Мы озираем освященный кров.

No signs of life are here: the very prayers

Inscribed around are in a language dead;

The light of the «perpetual lamp» is spent

That an undying radiance was to shed.

Здесь жизни нет, да и молитвы сами

Написаны на мертвом языке,

А «вечный свет» давно погас с веками,

И умерло сиянье вдалеке.

What prayers were in this temple offered up,

Wrung from sad hearts that knew no joy on earth,

By these lone exiles of a thousand years,

From the fair sunrise land that gave them birth!

О чем молили Бога в этом храме,

Родной земли лишенные навек

Изгнанники, в тысячелетней драме

Не знавшие покоя – только бег.

Now as we gaze, in this new world of light,

Upon this relic of the days of old,

The present vanishes, and tropic bloom

And Eastern towns and temples we behold.

Когда сегодня в новом мире света

Мы смотрим на останки тех годов,

Всплывает жар тропического лета,

Восточных храмов блеск и городов.

Again we see the patriarch with his flocks,

The purple seas, the hot blue sky o’erhead,

The slaves of Egypt, - omens, mysteries, -

Dark feeling hosts by flaming angels led.

Мы снова видим патриарха с паствой,

Голубизну небес, багрянец вод,

Рабов Египта на пути опасном,

Что ангел пламенеющий ведет.

The pride of luxury’s barbaric pomp,

In the rich court of royal Solomon-Alas!

We wake: one scene alone remains,-

The exiles by the streams of Babylon.

Гордыню царской роскоши и лени

В богатом Соломоновом дворе

Одно осталось после пробужденья -

Изгнанники у Вавилонских рек.

Our softened voices send us back again

But mournful echoes through the empty hall;

Our footsteps have a strange, unnatural sound,

And with unwonted gentleness they fall.

И наши голоса вернут нас снова

В пустынный зал, где эхо ждет в углу,

Где и шаги звучат так странно, ново,

И мягко растворяются в полу.

The weary ones, the sad, the suffering,

All found their comfort in the holy place,

And children’s gladness and men’s gratitude

Took voice and mingled in the chant of praise.

Усталых, опечаленных, стра-давших -

Их всех утешил этот Божий дом,

И детский смех, и благодарность старших

Смешались в гимне славящем одном.

The funeral and the marriage, now, alas!

We know not which is sadder to recall;

For youth and happiness have followed age,

And green grass lieth gently over all.

Рожденья, смерти, свадьбы, слезы, страсти -

Что вспоминать грустнее нам с тобой;

Состарились и молодость, и счастье,

И поросли зеленою травой.

Nathless the sacred shrine is holy yet,

With its lone floors where reverent feet once trod.

Take off your shoes as by the burning bush,

Before the mystery of death and God.

Пока шагов почтительную робость

Хранят полы, святыне нет конца

Как у куста горящего, сбрось обувь

Пред вечной тайной Смерти и Творца.

The Banner Of The Jew

Знамя еврея (подстрочник).

Wake, Israel, wake! Recall today

The glorious Maccabean rage,

The sire heroic, hoary-gray,

His five-fold lion-lineage;

The Wise, the Elect, the Help-of-God,

The Burst-of-Spring, the Avenging Rod.

Проснись, Израиль, проснись! Вспомни сегодня

Славный гнев Маккавеев

Героического отца, седовласого

И его пяти сыновей львиной породы:

Мудрого, Избранного, Помощь от Бога,

Дуновение весны и Мстительный жезл.

From Mizpeh’s mountain-ridge they saw

Jerusalem’s empty streets, her shrine

Laid waste where  Greeks profaned the law,

With idol and with pagan sign.

Mourners in tattered black were there,

With ashes sprinkled on their hair.

Из горного хребта Мицпе они увидели

Пустынные улицы Иерусалима, его святыню,

Опустошенную, где греки осквернили храм

Идолами и языческими символами.

Скорбящие в разорванных одеждах были там,

А их головы были посыпаны пеплом.

Then from the stony peak there rang

A blast to ope the graves: down poured

The Maccabean clan, who sang

Their battle-anthem to the Lord.

Five heroes lead, and following, see,

Ten thousand rush to victory!

Из скалы на вершине раздался

Гром и открыл могилы; вниз помчалось

Маккавейское племя, которое запело

Военный гимн Б-гу.

Пять героев впереди, а за ними, гляди -

Десять тысяч ринулись к победе.

Oh for Jerusalem’s trumpet now,

To blow a blast of shattering power,

To wake the sleepers high and low,

And rouse them to the urgent hour!

No hand for vengeance - but to save,

A million naked swords should wave.

Пусть Иерусалимская труба теперь

Издает звук поражающей мощи,

Чтобы разбудить спящих повсеместно

И поднять их в этот грозный час.

Не для мести, а для спасения

Должны быть подняты миллионы острых мечей.

O deem not dead that martial fire,

Say not the mystic flame is spent!

With Moses’ law and David’s lyre,

Your ancient strength remains unbent.

Let but an Ezra rise anew,

To lift the Banner of the Jew!

О, не думай, что угас тот священный огонь войны,

Не говори, что угасло таинственное пламя!

С законом Моисея и лирой Давида

Твоя вечная сила остается несгибаемой.

Если бы только вновь появился Эзра

Чтобы поднять знамя еврея.

A rag, a mock at first - ere long,

When men have bled and women wept,

To guard its precious folds from wrong,

Even they who shrunk, even they who slept,

Shall leap to bless it, and to save.

Strike! For the brave revere the brave!

Вначале кусок материи, нечто несерьезное - но вскоре,

Когда мужчины истекут кровью, а у женщин не будет больше слез,

Охраняя драгоценное полотно от осквернения

Даже те, кто увиливал от борьбы, те, кто спал

Встанут, чтобы благословить его и спасти.

Ударь! Потому что храбрый почитает храброго!

1492

1492 (перевод В. Лазариса)

Thou two-faced year, Mother of Change and Fate,

Didst weep when Spain cast forth with flaming sword,

The children of the prophets of the Lord,

Prince, priest, and people, spurned by zealot hate.

Hounded from sea to sea, from state to state,

The West refused them, and the East abhorred.

No anchorage the known world could afford,

Close-locked was every port, barred every gate.

Then smiling, thou unveil’dst, O two-faced year,

A virgin world where doors of sunset part,

Saying, «Ho, all who weary, enter here!

There falls each ancient barrier that the art

Of race or creed or rank devised, to rear

Grim bulwarked hatred between heart and heart!»

Двуликий год, год перемен и рока,

Ты плакал, видя, как пылающим мечом

Гнала Испания бездушным палачом

Детей Господних и народ пророков,

По всей земле затравленных жестоко,

Презренных Западом и проклятых Востоком.

Весь мир молчал, оставшись ни при чем,

Закрыт был каждый порт, и заперт каждый дом.

И ты явил тогда, двуликий год,

Мир непорочный, где закат лежал,

Сказав: «Пусть странник всяк сюда войдет!

Преграда расы, веры здесь падет,

И смолкнет глас любой, что воспевал

От сердца к сердцу ненависти вал!»

GIFTS

Дары (перевод В.Лазариса)

«O World-God, give me Wealth!» the Egyptian cried.

His prayer was granted. High as heaven, behold

Palace and Pyramid; the brimming tide

Of lavish Nile washed all his land with gold.

Armies of slaves toiled ant-wise at his feet,

World-circling traffic roared through mart and street,

His priests were gods, his spice-balmed kings enshrined,

Set death at naught in rock-ribbed charnels deep.

Seek Pharaoh’s race today and ye shall find

Rust and the moth, silence and dusty sleep.

«Дай богатство мне, Б-г» - египтянин молвил.

И дворцы до небес ему Б-г даровал,

И полет пирамид, и разлившийся Нил

Щедро золотом земли его омывал.

Шли в ногах у него вереницы рабов,

Целый мир торговал на его площадях,

И жрецы его были превыше богов,

А цари, пережившие сотни веков,

Почивали в пропавших бальзамом гробах.

Поищи фараоново племя сейчас-

И найдешь только мусор да спящую пыль

На изъеденных гнилью камнях.

«O World-God, give me beauty!» cried the Greek.

His prayer was granted. All the world became

Plastic and vocal to his sense; each peak,

Each groove, each stream, quick with Promethean flame,

People the world with imaged grace and light.

The lyre was his, and his the breathing might

Of the immortal marble, his the play

Of diamond-pointed thought and golden tongue.

Go seek the sunshine race, ye shall find today

A broken column and a lute unstrung.

«Дай, о Б-г, красоты мне !» - упрашивал грек,

И Земля обратилась его мастерской:

Целый мир,- горы, рощи и тысячи рек -

Зазвенел под его вдохновенной рукой.

Прометеев огонь, безутешный беглец,

Бушевал в его песнях и мрамор калил,

И весь мир засверкал, как волшебный ларец,

И творящего слова алмазный резец

Он пытливою мыслью своей заточил.

Поищи же сейчас племя полубогов -

И найдешь ты обломок далеких времен,

Что когда-то колонною был.

«O World-God, give me Power!» the Roman cried.

His prayer was granted. The vast world was chained

A captive to the chariot of his pride.

The blood of myriad provinces was drained

To feed that fierce, insatiable red heart.

Invulnerably bulwarked every part

With serried legions and with close-meshed code.

Within, the burrowing worm had gnawed its home,

A roofless ruin stands where once abode

The imperial race of everlasting Rome.

«Дай мне власть, о Б-г !» - римлянин заклинал,

И в крови захлебнулась Земля, и на ней,

Ненасытный, как пленника он приковал

Целый мир к колеснице гордыни своей.

И, укрывшись среди крепостей и фортов,

Пребывал он в жестоком величье своем,

Недоступный и грозный во веки веков,

Под защитой закона и тысяч клинков,

Только червь изнутри подточил его дом.

Так и сгинули вечного Рима сыны,

И на месте Империи - груда руин,

Что напомнит тебе о былом.

«O Godhead, give me Truth!» the Hebrew cried.

His prayer was granted; he became the slave

Of the Idea, a pilgrim far and wide,

Cursed, hated, spurned, and scourged with none to save.

The Pharaohs knew him, and when Greece beheld,

His wisdom wore the hoary crown of Eld.

Beauty he hath forsworn, and wealth and power.

Seek him today, and find in every land.

No fire consumes him, neither floods devour;

Immortal through the lamp within his hand.

«Дай мне истину, Эль !» - умолял иудей -

И бездомным изгоем он стал,

Ненавидимый: проклятый между людей,

где его никогда и никто не спасал.

Он отрекся от власти, богатство презрел

И земной красотою по горло был сыт,

Пережить фараонов и греков сумел,

Уцелел от потопа, в кострах не сгорел

И незыблемой верою был знаменит.

Поищи же сегодня его - и найдешь,

Что, бессмертный, он в мире повсюду живет

И в руке его факел горит.

THE NEW COLOSSUS

Новый Колосс (перевод В. Лазариса)

Not like the brazen giant of Greek fame,

With conquering limbs astride from land to land;

Here at our sea-washed, sunset gates shall stand

A mighty woman with a torch, whose flame

Is the imprisoned lightning, and her name

Mother of Exiles. From her beacon-hand

Glows world-wide welcome; her mild eyes command

The air-bridged harbor that twin cities frame.

«Keep, ancient lands, your storied pomp!» cries she

With silent lips. «Give me your tired, your poor,

Your huddled masses yearning to breathe free,

The wretched refuse of your teeming shore.

Send these, the homeless, tempest-tost to me,

I lift my lamp beside the golden door!»

Не исполин, что греком был отлит

Победно вставший средь земель и стран -

Здесь, где уходит солнце в океан,

Восстанет женщина, где факел озарит

К свободе путь. Суров, но кроток вид,

О, Мать Изгнанников! Мир целый осиян

Тем маяком; оправлена в туман,

Пред нею гавань шумная лежит.

«Вам, земли древние, - кричит она безмолвных

Губ не разжав - жить в роскоши пустой,

А мне отдайте из глубин бездонных

Своих изгоев, люд забитый свой,

Пошлите мне отверженных, бездомных,

Я им свечу у двери золотой.»